Перикл - Страница 82

Рассудив таким образом, можно, наверное, оправдать Анаксагора, снять с него обвинение в богохульстве и, может быть, даже представить его более верующим в богов, чем многие другие, ибо он постиг их сущность, которая есть Ум и Благо, творящие всё из себя.

Все эти мысли и рассуждения надо вложить в защитительную речь Анаксагора, и пусть Зенодот попытается опровергнуть их — ума не хватит, потому что ведь не читал Анаксагора. И Анаксимена, конечно, не читал. Впрочем, обвинительную речь Зенодот произнесёт не свою, а ту, что напишут для него его добровольные помощники — Фукидид, например, или кто-то по просьбе Фукидида, кто-нибудь из логографов, которые за деньги готовы обвинить в богохульстве даже самого Зевса. И уж они-то постараются напичкать речь Зенодота выдержками из сочинений Анаксагора, где у планет и звёзд отнята не только их божественная сущность, но и простое благолепие, совершенство.

Какое может быть благолепие в куске камня величиной с Пелопоннес или в куске железа такой же величины? Да и с чем сравнивает величину Солнца Анаксагор — с этим ненавистным всем афинянам Пелопоннесом!

А вот какое страшное кощунство: Анаксагор, будто он бог, предсказал три года тому назад затмение Луны, которое и случилось в предсказанный срок. Его спросили: «Было знамение богов для предсказания?», а он ответил: «Потому и предсказал, что затмение совершается без участия богов, а по одним лишь законам движения и чисел». Да и много другого успел за свою жизнь наговорить старик, что афиняне, задумавшись, непременно поставят ему в вину.

Ох, надо умолять судей, надо слёзно просить их о снисхождении.

А кто же станет обвинять Анаксагора в измене? Тоже Зенодот?

Аспасия, возвращаясь от Анаксагора домой, сама побывала в портике царя-архонта и прочла выставленную там для всеобщего ознакомления жалобу Зенодота, поданную им фесмофетам в судебную коллегию. Она сразу же увидела, что донос фесмофетам на Анаксагора подписал не только Зенодот, но и Клеон, молодой демагог, вождь бедняков и мелких ремесленников.

«Это странно, — подумала Аспасия. — Если подвигнуть Зенодота на донос мог Фукидид, вождь аристократов, то как в одной компании с ним мог оказаться Клеон? Впрочем, вождь олигархов и вождь нищих всегда могут договориться: ни на кого так сильно не действует подкуп, как на нищих, а у олигархов всегда найдутся деньги для подкупа».

Когда она сообщила об этом Периклу, тот сказал:

— Ты права. Так обвинение против Анаксагора найдёт большую поддержку среди афинян: и бедные и богатые будут против Анаксагора. За философа станут голосовать только умные, а их всегда так мало!

— Значит, Клеон выступит с обвинением в измене? — спросила Аспасия.

— Вероятно, — ответил Перикл. — Скоро узнаем.

— Ты ничего не можешь узнать заранее? Поговори с фесмофетами, узнай, когда состоится суд, в какой филе, кто будет председательствовать на суде, кто сочиняет речь для Зенодота, будут ли вызваны свидетели сторон, кто они.

Перикл выслушал Аспасию с печальной улыбкой:

— Разумеется, я всё это могу сделать, но надо ли? Этим я только уроню себя в глазах афинян, поскольку сам же нарушу правила, которые постоянно отстаиваю, защищая от посягательств других. Фесмофетам запрещено заранее объявлять, когда и в какой филе состоится суд, кто будет председательствовать на нём, кто определён в качестве свидетелей защиты и обвинения, а жалобщики не обязаны открывать кому бы то ни было имена своих логографов.

— Я не подумала об этом, — извинилась Аспасия. — Я стала рассуждать как рядовая афинянка, а не как жена Перикла, вождя демоса. Но если всё это сделать тайно, через кого-то другого?

— Тайна рано или поздно обнаруживается.

— Ты очень осторожен, Перикл, — сказала Аспасия не без осуждения.

— Я всегда должен оставаться Периклом, — ответил он ей на это. — Я сам избрал для себя этот путь. Всякий иной путь привёл бы меня к тирании или к поражению.

— Но Анаксагор — твой учитель, твой советник, твой друг. Следовало бы помочь ему. И самим себе — ты сам сказал, что Фукидид копает яму для нас. Для тебя, разумеется, в первую очередь. Но мы угодим в неё одновременно.

— Тут ты права, Аспасия. Мы обязаны помочь Анаксагору. И самим себе. Ты права. Кстати, как он себя чувствует? Удалось ли тебе уговорить его постоять за себя и за нас?

— Навести его, — посоветовала мужу Аспасия. — Он совсем плох. И хотя он дал мне обещание, что будет сражаться храбро и до конца, у меня нет уверенности, что так и будет. Он ослабел душой и телом и пойдёт за любой смертью, которая поманит его в миг отчаяния. Он уже в отчаянии.

— Я послал за его сыновьями, которые вышли на охоту за пиратскими кораблями к Эгине, отправил за ними быстроходную триеру. Они поддержат его — ребята крепкие и отважные. И сейчас отправлюсь к нему сам. Я готов написать для него защитительную речь.

— Я тоже, — сказала Аспасия.

— Он согласился?

— Он сказал, что из моих рук он даже яд примет как мёд — так прекрасны мои руки. — Аспасия кокетливо выставила свои руки вперёд.

Перикл наклонился и поцеловал их.

— И что? — спросила Аспасия. — Неужели слаще моих губ?

Ксантипп, старший сын Перикла, увидел, как они целуются, и сказал громко, уходя и не оборачиваясь:

— Противно видеть, как они слюнявят друг друга!

— Откуда он здесь? — возмутился Перикл. — Я запретил ему появляться в моём доме! Кто позволил?

— Я позволила. Он хотел о чём-то поговорить с тобой. Но, кажется, напрасно позволила.