Перикл - Страница 52

Аспасия, кажется, первая закричала:

— Да! Да!

Потом закричало все Собрание, тысячи голосов, среди которых голос Аспасии был уже неразличим.

— Мы восстанавливаем по всей Элладе разрушенные персами храмы и святилища на средства союза — такова воля самого союза. Мы делаем это и в Афинах, где персы разрушили всё. И если вы согласны с тем, что Афины должны являть собой миру образец свободы, могущества, богатства и совершенства, то вы должны согласиться и с тем, что наши храмы, наши святилища, наши общественные здания, наши украшенные статуями площади и священные рощи должны быть самыми величественными, самыми красивыми, потому что мы создаём их не только для себя, но и для всей Эллады. Эллинам — для гордости и радости, врагам — для страха и уныния!

Всё, что сказал Перикл, было одобрено: в Египте потеряны боевые корабли — построить новые, больше, чем было; в Египте афиняне потерпели поражение от персов — но была и победа, которую Египет будет помнить, прославлять и ждать новой помощи от афинян; Афины исполнили свой союзнический долг в Египте — бить персов всюду, куда достаёт карающий меч, куда долетают стрелы мщения; Афины завоевали право именовать Делосский союз Афинским своей стойкостью и мужеством, кровью и жизнями своих сыновей; дел осекая казна отныне должна храниться в храме Афины; средства союза должны вливаться в военное могущество и величие Афин.

О Фукидиде не было принято никакого решения — Экклесия о нём не вспомнила, а Перикл ничего не предложил, решив, что достаточно и той победы, которую он одержал и которую он должен разделить с Аспасией, с Анаксагором, с Софоклом, с Фидием и, пожалуй, с Сократом. Может быть, и с Геродотом, этим умным красавчиком. И с Протагором — ведь Аспасия брала уроки мудрости и у него. Но прежде всего — это несомненно — с Аспасией. Самая умная, самая красивая, самая желанная... Он не пойдёт сегодня домой и проведёт весь оставшийся день и следующую ночь с ней в награду себе и ей за нынешнюю победу. И таково, кажется, решение бога Любви...

Аспасия ждала его до полуночи, бродила по пустому дому — не было ни гостей, ни девушек Феодоты, ни слуг, ни поваров: гостей она не приглашала, значит, не нужны были и девушки Феодоты, слуги же и повара у неё были приходящие, сегодня она не нуждалась и в них. Садовнику, привратнику и ключнице, которые постоянно находились при ней, приказала в доме не появляться. В эту ночь она хотела быть с Периклом наедине, чтобы во всём доме не было ни голоса чужого, ни чужих шагов, ни запаха чужих благовоний, чтобы всю ночь они видели, слышали и чувствовали только друг друга...

Поначалу всё это выглядело довольно нелепо: она решила соблазнить и сделать подвластным себе первого человека Афин и тем самым как бы покорить Афины. Странно, что эта мысль не показалась ей тогда глупой и вздорной: в Афинах много умных и красивых женщин, которые, наверное, могли бы претендовать на роль покорительниц сердца Перикла, и, несомненно, с большим успехом. Говорят, что она тоже красива, но всего лишь тоже, есть и покрасивее её. Есть же просто божественные красавицы — она видела одну такую в мастерской Фидия, на Акрополе, с которой тот делал рисунок будущей скульптуры. Ей же, Аспасии, Фидий почему-то позировать для него не предложил... Анаксагор откровенно признался ей, что в первые дни их знакомства считал её сумасбродной, вздорной и распущенной девчонкой, и лишь потом, когда она показала ему свой ум и прилежание, он стал относиться к ней иначе. Да, красотой она не блещет, но может всё же затмить многих, особенно если постарается, не поленится посидеть подольше перед зеркалом с помадами и пудрами. Впрочем, Феодота, у которой глаз намётан на девичью красоту — все её девушки хороши, — не раз уже говорила ей, что краски и пудра только портят её милое личико. Вот, у неё милое личико — и это всё. Искусство очаровывать мужчин она тоже не постигла в совершенстве, хотя знала и была убеждена в том, что совершенство здесь достигается не опытом, а искренностью чувств, любовью. Очаровывают, конечно, красота и ласки, но любовь очаровывает без промаха...

Но где же Перикл, где же Перикл? Почему он не идёт? На Пниксе сказал ей, что скоро будет, а уже наступает полночь.

Вокруг спального ложа она велела поставить корзины с цветами и столики с лучшим вином и отборными фруктами. В комнате ароматным дымом курятся жаровни с углями — за стенами по-прежнему осенняя морось и холодный ветер. Ложе покрыто козьими шкурами и мягкими льняными тканями. В светильники налито самое чистое масло. На полу — тоже шкуры, длинношёрстные, промытые в цветочных водах, протёртые сухими пахучими листьями и просушенные на утреннем солнце. Подушки набиты отборным пухом, наволочки на них нежнее, чем кожа на груди Афродиты...

А он всё не идёт. Что-то случилось? Что могло случиться?..

Она хотела покорить его, а получилось так, что он покорил её. Она любит его. Нет никого в мире желаннее и милее, чем он. Она поглупела от любви, потому что ни о чём другом, кроме любви, думать не может. Только одно ей теперь и представляется постоянно — как они ласкают друг друга. Ласкают и ласкают — и этим упоительным ласкам нет конца. Удивительно, что ещё вчера, на пиру, сидя рядом с Периклом на его пиршественном ложе, она могла говорить ему о Делосском союзе, о союзной казне, о строительстве храмов. Теперь бы ей это не удалось. Теперь она припала бы к нему и целовала, целовала, целовала... Нет, она ни минуты не позволила бы ему задержаться на пиру, а сразу увлекла бы его в ту дальнюю комнату... О, боги, как быстро наступил тогда рассвет. Жажда любви не утолена и на тысячную долю. Нужна такая длинная ночь, которая никогда не кончалась бы.