Перикл - Страница 50

Как только афинянин появляется на Пниксе, он из умного и здравомыслящего человека превращается в ротозея. Теперь ему только и нужно, кажется, чтобы покричать, пошуметь, поаплодировать, посвистеть, затеять бучу, вызвать гнев стражников, охраняющих порядок на собрании, сцепиться с ними, чтобы потом рассказывать всем друзьям и знакомым, как ловко он вырвался из их рук, а то и двинул двум-трём стражникам в ухо. Разве не герой? Герой! Вот и синяки по всему телу свидетельствуют о том же.

Афинянина на Пниксе можно заставить думать что угодно, если умеешь смирять его заносчивость до робости или внушать отвагу, когда его охватывает беспричинный страх, но никогда не льстить ему. Афинянин, если он не испытывает ни робости, ни воодушевления, озабочен только своими удовольствиями, а потому слушает лишь тех ораторов, которые потакают его страстям и готовы угождать им. Он неумолим в своей мести и слеп в доверии. Почувствовав свою власть над другими, он никогда уже не уступает её без боя. Увидев в другом тирана, он сам готов стать тираном, чтобы одолеть его.

И если афинянин не говорит о погоде, о ценах, о болезнях, то непременно — о заговоре тиранов. Подозрения в тирании возбуждают все — бедные, богатые, добрые, злые, честные и бесчестные, смелые и трусы, молодые и старые. И все вожди, конечно, — вожди ремесленников, торговцев, земледельцев, аристократов, военачальники, ораторы, философы, — все, на ком афиняне невольно задерживали свой взор: ты выделяешься из толпы, стало быть, ты хочешь стать тираном. Но настоящим тираном в Афинах всегда остаётся толпа, если ею не управлять умом и силой, доводами разума и властью законов.

Перикл это знает. И Фукидид это знает. И толпа это знает, вернее, каждый человек в толпе, но, собравшись в одно, она думает так, как думает её вождь. Вождь — голова толпы. Её заносчивость, возбуждающая несвоевременную отвагу, смиряется до робости гневом вождя, её страх, ведущий к неоправданной робости, устраняется внушением отваги.

В этот дождливый и холодный день афиняне были нетерпеливы и заносчивы, ибо страдали от дождя и холода по вине вождей, позвавших их на Пникс, на эти холодные и мокрые камни.

Эпистат Совета Пятисот, когда стражники добились порядка и тишины на Пниксе, сказал:

— Рассмотрено и предлагается на ваш суд дело о поражении наших войск в Египте, о разгроме нашей военной экспедиции, о гибели воинов, о денежных затратах на эту экспедицию, о преждевременном отъезде из Египта главнокомандующего экспедицией стратега Перикла, сына Ксантиппа. Дело рассмотрено по заявлению Фукидида, сына Милисия. Вам решать, кто первый выйдет на трибуну, Перикл или Фукидид.

— Фукидид! — заорало Собрание. — Пусть первым говорит Фукидид!

Он говорил долго, умно и убедительно, ничего не упустил из того, как складывалась экспедиция в Египет, сколько ушло кораблей, сколько отплыло солдат, сколько было потрачено денег из союзной казны, как были одержаны победы в Египте и как всё закончилось поражением, сколько вернулось кораблей и солдат и кто виноват в провале экспедиции. Виноватым, по его мнению, был, конечно, Перикл.

— Из-за пшеницы, которую прислал нам ливийский принц Инар, — сказал Фукидид в завершение своей речи, — и которой афинянам хватило едва ли на месяц, мы ввязались в губительную для нас войну по внушению Перикла и потеряли в десять раз больше, чем стоит эта злосчастная пшеница. Кроме того, погибли сотни наших соотечественников, кровь которых неоценима. И нет победы, а есть позорное и преступное поражение, в котором повинен Перикл!

Ничего другого Перикл и не ожидал и благодарил судьбу за то, что Собрание предоставило Фукидиду слово первому: Фукидид выложил всё и не оставил ничего такого, чем смог бы потом, после выступления Перикла, опровергнуть его доводы. И допустил в своей речи один непоправимый просчёт: он не сказал, что Перикл воевал в Египте против персов, против заклятых врагов Эллады, что победы в Египте были одержаны над персами и поражение афиняне потерпели в Египте от них же, что случалось уже не раз и что должно быть отмщено. Поражение не может быть концом в войне афинян с персами, концом может быть только победа. Эта клятва перешла от отцов к сыновьям и перейдёт к следующему поколению, если враг не будет разгромлен до конца теперь. Перикл сказал об этом сразу же.

— Фукидид рассказал вам о многом, но забыл о главном, — начал Перикл свою речь. И увидел, как у афинян посуровели лица и зажглись глаза, когда он напомнил им о персах. Потом он добавил к сказанному, что с персами в Египте воевали только афиняне, верные своему союзническому долгу.

— Естественно, что на это ушли деньги из союзной казны. Откуда же нам брать эти деньги ещё? Эти деньги собираются на погибель персам. И мы били персов. И будем их бить ещё!

Пникс отозвался на эти слова Перикла аплодисментами и воинственными криками. Поражение было пережито, в душах афинян поднималась отвага и жажда священной мести.

Он видел лицо Аспасии. Именно лицо, потому что Аспасия была одета в мужскую одежду и неузнаваема. Возможно, что Перикл не нашёл бы её в многотысячной толпе, когда б не знал, что она здесь, что она где-то рядом с трибуной и что возле неё стоит Сократ. Сначала Перикл увидел Сократа, потом её. Она кивнула ему головой, и это означало, что она одобрила начало его речи и теперь ждёт, когда он скажет о том, о чём они договорились прошлой ночью, сначала на пиру, а потом — это потом всё-таки состоялось! — в одной из дальних комнат, будь она благословенна, эта комната, и всё то, что там было. А было там счастье. Восторг и счастье. Восторг и счастье любви.