Перикл - Страница 33

— Значит, снова война, — вздохнул Фидий. — Хоть и далеко от Афин, но война.

— И мир — благо, и война — благо, если она победоносная, — сказал Перикл. — Победоносная война — большее благо, чем мир. В годы мира мы расслабляемся, теряем боевой опыт, умение защищаться и наступать. Война собирает нас в кулак, держит в полной боевой готовности и, будучи победоносной, приносит добычу. Не так ли, Анаксагор?

Анаксагор учил, что война — всегда зло, ибо в конце концов заканчивается поражением. Победоносных войн не бывает, все победы временны, поражение же преследует всех, ибо брошенный вверх камень в конце концов падает, вода высыхает, огонь угасает, человек умирает...

— Впрочем, я знаю, что ты ответишь, — не дал сказать Анаксагору Перикл. — Жаль, что здесь нет Протагора. Он наверняка поиграл бы словами, в том духе, пожалуй, что мир заканчивается войной, войны — поражением, поражение — восстанием, восстание — либо поражением, либо победой, победа — возрождением, возрождение — миром, мир — войной и так далее. Не будем спорить об этом. Я поведу флот в Египет, — сказал Перикл. — Флот стоит на Кипре, двести кораблей.

Узнав о решении Перикла начать войну в Египте, Сократ сказал ему:

— Ты не выполнил наш уговор: после победы на Эвбее ты обещал пойти вместе со мной к Аспасии. Пока мы воевали, она обустроила свой дом, у неё прекрасные танцовщицы и музыканты, она успела сделать своими друзьями многих из наших друзей — спроси об этом Анаксагора, Софокла, Протагора, Геродота, Фидия: все они теперь бывают у этой прелестницы, чтобы лицезреть её красоту и восхищаться её умом. А ты — опять на войну, в Египет... Так ты будешь придумывать одну войну за другой, войны будут длиться годы и годы, и за это время Аспасия, очаровательная Аспасия, состарится. Или полюбит другого. Завтра же мы пойдём к ней, Перикл. Или завтра — или никогда. Если не пойдёшь — изменишь своему слову, а я обижусь.

— Завтра — Народное собрание, где я должен буду отчитаться о деньгах, которые ты передал Клеандриду и Плистоанакту. И если Народное собрание не осудит меня за подкуп спартанцев, я предложу ему закон о гражданстве: гражданином Афин считается только тот, кто рождён в браке афинянином и афинянкой.

— Зачем тебе этот закон? — спросил Сократ.

— Чтобы справедливо разделить пшеницу, которую царь Инар прислал нам из Египта, — чтобы она досталась только гражданам Афин — и ни медимна тем, кто примазался к афинскому гражданству.

— Стало быть, я получу свою пшеницу, поскольку и мой отец Софрониск, и мать Фенарета — афиняне, из дема Алопеки... Но не об этом речь, — спохватился Сократ, — не об этом же речь! Собрание не осудит тебя за подкуп спартанцев, утвердит твой закон о гражданстве ещё задолго до захода солнца, ты успеешь надеть свой лучший наряд, умаститься благовониями и отправиться — я зайду за тобой! — к Аспасии. Завтра там будут только твои друзья, я это знаю. Это удивительно, но у Аспасии собираются только твои друзья.

— Да? — удивился Перикл.

— Да! — подтвердил Сократ. — И жертвуют ей большие деньги, чтобы в доме её ни в чём не было недостатка.

— Значит, и я должен буду принести ей деньги? — нахмурился Перикл: он не любил бросать деньги на ветер, деньгам в его доме вёлся строгий учёт, и вообще всем расходам. Эвангел, его эконом, следил за тем, чтобы продукты покупались только в необходимом количестве и не самые дорогие. А те, что запасали впрок — масло, соления, мёд, чеснок, фрукты, — отпускал поварам по установленным меркам. Такой порядок завёл сам Перикл, когда после смерти отца стал главою дома. Имения его были небогаты, да он и не старался путём выгодных сделок прибавить к ним что-либо, считая, что умеренный достаток, середина между богатством и бедностью, наилучшее. «Ни прибавлять к отцовскому наследству, ни убавлять что-либо от него я не намерен», — говорил он Эвангелу и детям, не позволял приобретать предметы роскоши, принимать дорогие подарки и участвовать в каких-либо предосудительных, с его точки зрения, сделках. Свадьбу старшему сыну Ксантиппу устроил скромную и содержание назначил такое же, как и себе, младшего сына Парала не посылал к модным учителям, которые заламывают за обучение баснословные цены, будто каждое слово их отлито из золота, грамоту и науку жизни преподавал ему сам, в остальном доверял его Анаксагору, своему учителю. Никогда не тратил деньги на гетер — такой статьи расходов в его доме не было.

— Я уплачу за тебя Аспасии, — сказал Сократ и добавил, смеясь: — Ты дашь мне деньги, а я уплачу.

Перикл давно привык к колкостям Сократа, научился как бы не замечать их, пропустил мимо ушей слова Сократа и на этот раз, спросил:

— Сколько же нужно денег?

— Столько, сколько даст тебе Эвангел, — хохоча, ответил Сократ.

Народное собрание было назначено на Пниксе, на лысом каменном холме, куда ещё во времена Демосфена затащили огромную известняковую глыбу и высекли из неё трибуну — пять ступенек вели в нишу, где была площадка для ног из деревянных досок и доски на подлокотниках. Трибуна защищала оратора спереди и с боков, если бы граждане Афин собрались забросать его гнилыми яблоками, а то, чего доброго, и камнями, которые они подбирали с земли, поднимаясь на Пникс. Правда, во времена Кимона решением Народного собрания бросание в оратора камнями или чем-либо другим было запрещено после того, как одному незадачливому говоруну выбили камнем глаз — голову говорящего каменная трибуна всё-таки не защищает.

Перикл поднялся на трибуну лишь после того, как был утверждён закон о гражданстве — представленный собранию эпистатом Совета Пятисот, он был принят без пререканий, — одобрена клятва афинян, их обязательства по отношению к покорённым эвбейцам, назначены сроки докимасии, проверки на право получения присланной из Египта пшеницы уже в соответствии с новым законом о гражданстве — решено было разделить пшеницу только между гражданами Афин.