Перикл - Страница 110

110

— Нет, — засмеялась Аспасия. — Я просто догадалась. Было именно так?

— Именно так.

— Затем вы поплыли в Котиору, Гермонассу и Трапезунт. Затем в Фасис, Диоскуриаду и Питиунт. Из Питиунта в Фанагорию, а из Фанагории в Пантикапею.

— Да ты всё знаешь! — восхитился Геродот. — Ты помнишь все города на нашем пути.

— Я плыла с вами, — ответила Аспасия. — Мысленно, конечно. Но была как бы глухая и слепая — ничего не слышала, ничего не видела. Теперь ты — мои уши и глаза. Наполняй их словами и образами. Жажду!

— Почти то же самое сказал нам Спарток, боспорский царь, восседающий на троне в Пантикапее: он никогда не бывал в Афинах и просил нас быть его афинскими ушами и глазами. Мы пировали во дворце Спартока три дня и три ночи и всё это время рассказывали ему об Афинах.

— И обо мне?

Геродот взглянул на Аспасию и опустил глаза: он мог бы рассказывать боспорскому царю о красоте и мудрости Аспасии не три ночи и три дня, а всю жизнь, но рядом с ним был Перикл, которому это, наверное, не понравилось бы — ревнив Перикл, и, когда имя Аспасии слетает с чужих уст, у него тёмной влагой наливаются глаза.

Чей-то голос позвал Аспасию. Они обернулись и увидели бегущую к ним служанку Антию. Антия сказала, что возвратился Перикл и желает видеть жену.

— Ты иди, а я останусь, — сказал Аспасии Геродот. — Выйду через садовую калитку: не хочу раздражать Перикла тем, что прогуливался с тобою наедине.

— Ладно, — махнула рукой Аспасия. — Не раздражай, если так любишь Перикла. Об экспедиции поговорим в другой раз. После суда, — добавила она и пошла, не оборачиваясь: молодая, сильная, красивая, как Афродита, а может быть, и красивее Афродиты — Парис отдал бы яблоко Аспасии.

У Перикла было серое, осунувшееся лицо. Увидев его таким усталым и подавленным, Аспасия ощутила ноющую боль в сердце. И чуть было не упала перед ним на колени с мольбою о прощении: она была причиной его усталости и подавленности. Это так обидно и горько, потому что она нашла его, чтобы возбуждать в нём любовь, радость, стремление к подвигам, к прекрасному и мудрому, а тут — отчаяние, горе, тоска и смертельная усталость в глазах.

Он сел, облокотясь, за стол, уронил голову на ладони и сказал, не глядя на Аспасию:

— Я ничего не добился. Ничего. Я сам создал эту систему, которую не могут прошибить ни деньги, ни власть. И все мои заслуги ничего не стоят перед законом. Я не знаю, какая фила будет судить тебя и кого из фесмофетов назначат эпистатом на суде. Гермипп не возьмёт свою жалобу обратно. Он речист и нагл. Меня допустят в качестве твоего свидетеля, да ещё Фидия и, может быть, Сократа. На суд тебя поведут скифы и будут всё время при тебе до завершения суда. Суд состоится в назначенное время на холме Ареса, поскольку зал суда не сможет вместить всех желающих поглазеть на тебя и меня... Теперь обсудим, как мы будем вести себя на суде. И всё остальное — если тебя приговорят к изгнанию, если к смертной казни — говорят, будто Гермипп хочет, чтобы тебя побили камнями, — Перикл не сказал «как шлюху и неверную жену», но Аспасия мысленно сама произнесла эти слова, — или к выплате большого штрафа... А если оправдают, — Перикл поднял голову и натянуто улыбнулся, — мы устроим вселенский пир. Тебя оправдают, — быстро заговорил он, словно боялся не успеть, — тебя обязательно оправдают, никто не поверит Гермиппу, этому жалкому стихоплёту. — И вдруг снова уронил голову на руки и заплакал, сдерживая рыдания и задыхаясь.

— Перестань! — приказала Аспасия и уже тише, погладив мужа по голове, заговорила: — Не плачь, не надо. То, что происходит, — это неизбежная борьба. Мы всё время выигрывали в этой борьбе. Но беда, если один раз проиграем. Но я уверена — не проиграем. У нас хватит сил, чтобы и на этот раз победить. Неужели правда против лжи бессильна в нашем прекрасном государстве? Тогда это не то государство, ради которого мы боремся...

— Сократ сказал мне: «Ползай в пыли на коленях перед судьями и рыдай — только так ты спасёшь Аспасию».

— Никогда! — откачнулась и выпрямилась Аспасия. — Нет, нет, никогда! Что за глупость тебе сказал Сократ! Я накажу его. Как у него только язык повернулся: ползай в пыли и рыдай... Чтобы такое да сделал Перикл?! Так унизиться? Никогда, Перикл, никогда! Я отдала тебе жизнь, и я приму смерть ради твоей гордой славы. Ты велик, ты мудр, ты создал великое эллинское государство... Ты уйдёшь из жизни с этой славой, ни разу не споткнувшись. А чтоб в пыли и рыданиях предстать перед неблагодарной толпой — не смей! Или я покончу с собой. До суда. Нет Аспасии, нет суда, нет позора. Я говорю это серьёзно.

— Но другого способа спасти тебя нет, — сказал Перикл, опустив голову ещё ниже, так что кисти рук его оказались на затылке, большие кисти сильного мужчины, привыкшего держать в руках оружие.

— И не надо, — ответила Аспасия.

Утро начиналось плохо — с мороси, с тумана, и ветер был холодный, с северных гор. Перикл всю ночь не спал, Аспасия слышала, как он бродил по дому, она же спала и не спала, поднялась задолго до рассвета, разбудила служанок, приказала готовить горячий сытный завтрак — не брать же было с собой на Ареопаг узелок с едой, хотя многие так и поступят: суд будет длиться с утра до вечера. Сама возилась на кухне, поджаривая лепёшки с сыром и вталкивая в солёные оливки ореховые ядрышки — такие оливки любил есть Перикл, запивая их козьим молоком.

Из дома Перикл и Аспасия вышли вместе. У ворот их уже поджидали два вооружённых скифа, которые должны были сопровождать Аспасию до места суда, до Ареопага. Здесь же их ждали друзья — Гиппократ, Геродот, Сократ, Фидий, Лисикл и Полигнот.

110