Перикл - Страница 109

109

Сократ схватил Перикла за опоясок меча и уже не отставал от него, как его ни толкали, поднялся вместе с ним на колесницу и только тогда отпустил его, сказав:

— Я должен предупредить тебя о том, что поэт Гермипп и живописец Диодот подали фесмофетам жалобу на Аспасию, обвинив её в сводничестве и асебии. Суд состоится через два дня.

— Гони, — сказал Перикл возничему. — К моему дому. Без остановок. — Он обнял одной рукой Сократа и спросил: — Она в отчаянии?

— Она ждёт тебя, — ответил Сократ. — На тебя все наши надежды. Если ты не спасёшь, никто не спасёт.

— Я сожгу этот город, если это будет нужно для её спасения.

— Проще пролить несколько слёз перед судьями, бия себя кулаками в грудь от отчаяния, — сказал Сократ. — Когда судьи увидят могучего и великого Перикла рыдающим перед ними на коленях, они почувствуют себя богами. И в благодарность за это чувство простят Аспасию.

— Ты так поступил бы?

— Ради друга, ради любимой — да.

— А ради кого ты не поступил бы так? Ради врагов?

— Нет, — ответил Сократ. — Ради себя.

От Пирея до Афин они домчались за полчаса.

Сбросив с себя во дворе шлем, меч и эгиду, Перикл вбежал в дом и заключил в объятия Аспасию.

— Моя единственная, моя любимая! Моя желанная! — говорил он, обнимая её. — Я здесь! Я с тобой! Всё будет хорошо, нас никто не одолеет. Только смерть. А до смерти — мы вместе, неразлучно. Я здесь. — Потом спросил: — Как сынок? Здоров ли?

— Как обещала, — ответила Аспасия. — Уже ходит и говорит «па-па». И «ма-ма» говорит. Он похож на тебя.

Вместе с Периклом из Понта вернулся и Геродот. Весть о предстоящем суде над Аспасией глубоко опечалила его, и он не сразу решился повидаться с Аспасией: боялся, что не найдёт нужных слов сочувствия или по неловкости своей чем-либо оскорбит её. Но она сама послала за ним, желая услышать его рассказ об экспедиции в Понт. Об экспедиции ей мог бы рассказать и Перикл, но на Перикла свалилась гора забот: он бросился в город, в Пританею, в Буле, к фесмофетам, к друзьям, пытаясь предпринять всё возможное для спасения Аспасии. Словом, ему было теперь не до рассказов о плавании в Понт, да и неуместно, наверное, выглядели бы его речи о путешествии теперь, когда нужно думать о другом.

Аспасия сразу же предупредила Геродота, как только он поприветствовал её:

— О Понте, о Тавриде, о Геллеспонте — об этом будем говорить. Другие разговоры мне уже надоели.

— Хорошо, — согласился Геродот, мучаясь всё же мыслью о том, что не успел, как намеревался, выразить сочувствие и предложить помощь. Впрочем, какую? Не ту же, что он оказал Анаксагору, отправив его на корабле своего приятеля в Лампсак? Аспасия от Перикла не отдалится ни на шаг, даже если ей будет угрожать смерть — в этом Геродот был уверен.

— Рассказывай, — потребовала Аспасия, когда они вышли в сад, где осень уже срывала с деревьев пожелтевшие листья, устилая ими дорожки. — Всё ли выполнили, что было задумано?

— Да, всё. Мы победно прошли Геллеспонт, Пропонтиду и Понт, были в стране колхов, в Санатории и Пантикапее, я же по Борисфену проник в самое сердце страны скифов...

— Вы были в Лампсаке и видели Анаксагора? — перебила Геродота Аспасия. — Как он?

— Да, мы видели его. Он заметно постарел, но стал ещё твёрже в своих взглядах на этот мир. Он говорит, что Разум — это душа мира, его тонкая мыслящая материя, которая состоит из тысяч и тысяч кристалликов, которые, вращаясь, поворачиваются друг к другу разными гранями и обмениваются лучами света. Мысль — это свет! Замечательно, правда?

— Он встретил вас радушно?

— Да, он едва не задушил нас в объятиях.

— Он вспоминал обо мне?

— Ох, как же я не сказал об этом сразу! — хлопнул себя ладонью по лбу Геродот и зарделся: он так и знал, что попадёт из-за своей неуклюжести в неловкое положение — о том, что Анаксагор при встрече сто раз произнёс имя Аспасии, надо было сказать сразу же, а он только теперь вспомнил, да и то лишь потому, что Аспасия спросила его об Анаксагоре. — Я видел, как губы Анаксагора ласкали твоё имя, когда он произносил его. Он сказал: «В ваших Афинах Аспасия — самое прекрасное из всего, что в них есть».

— Спасибо, — сказала Аспасия. — Пойдём дальше. Из Лампсака вы поплыли куда?

— В Византий, а затем в Синопу.

— В Византии не будем останавливаться, сразу же войдём в бухту Синопы? — улыбнулась Аспасия, и эта улыбка сняла с души Геродота всю тяжесть. Он расправил невольно плечи, выпрямился, поднял голову — а до того всё смотрел себе под ноги, будто считал опавшие листья на тропе.

— Да, сразу же в Синопу. Кстати, это ваша колония, милетская. В Синопе всё было дурно: ею правил жестокий тиран Тимесилай, продавшийся персам. Перикл приказал: «Деспота свергнуть, персов изгнать, установить в городе афинский порядок!» Такой приказ он отдал стратегу Ламаху, когда наш флот остановился на рейде Синопы. Ламах с тринадцатью кораблями вошёл в бухту Синопы, высадился с гоплитами на берег и в течение дня сделал всё, что приказал Перикл: Тимесилай был свергнут, персы бежали, ликующий народ собрался на Экклесию и восстановил демократию. Благодарные синопцы решили поставить памятник Периклу на центральной площади города у храма Зевса. Земли бежавших персов достанутся афинским клерухам. Потом мы пошли дальше, к Амису...

— И Перикл приказал Ламаху: «Тирана свергнуть, персов прогнать, установить в Амисе афинский порядок!»

— Да. Он рассказал уже тебе об этом?

109