Перикл - Страница 94

А вот истинная правда:

— Мы ввели много разнообразных развлечений для отдохновения души от трудов и забот, из года в год у нас повторяются игры и празднества. Благопристойность домашней обстановки доставляет наслаждение и помогает рассеять заботы повседневной жизни, — сказал Перикл и подумал, как он счастлив дома, как он любит Аспасию, а теперь ещё и сына, которого она ему родила — любимая, славная, нежная, верный друг. — И со всего света в наш город, благодаря его величию и значению, стекается на рынок всё необходимое, и мы пользуемся иноземными благами не менее свободно, чем произведениями нашей страны. В военных попечениях мы руководствуемся иными правилами, нежели наши противники. Так, например, мы всем разрешаем посещать наш город и никогда не препятствуем знакомиться и осматривать его и не высылаем чужеземцев из страха, что противник может проникнуть в наши тайны и извлечь для себя пользу. — «Хотя приговорили к смертной казни клазоменца Анаксагора, моего учителя, вменив ему в вину, как и многим другим до него, измену», — следовало бы добавить к сказанному, но Перикл, конечно, этого не сделал — не время и не место было журить афинян. — Ведь мы полагаемся главным образом не столько на военные приготовления и хитрость, сколько на личное мужество. В то время как наши противники при их способе воспитания стремятся с раннего детства жестокой дисциплиной закалить отвагу юношей, мы живём свободно, без такой суровости и тем не менее ведём отважную борьбу с равным нам противником. И вот доказательство этому: лакедемоняне вторгаются в нашу страну не одни, а со своими союзниками, тогда как мы, афиняне, только сами нападаем на соседние земли и обычно без большого труда одолеваем их. — Самос штурмовали корабли Лесбоса и Хиоса вместе с кораблями Афин, но Перикл об этом не напомнил гражданам. — Со всей нашей военной мощью враг никогда не имел дела, — продолжал он, прикрывая глаза рукой — заходящее солнце светило ему прямо в глаза, — так как нам всегда одновременно приходилось заботиться об экипаже для кораблей и на суше рассылать в разные концы воинов. Случись врагам в стычке с нашим отрядом где-нибудь одержать победу, они уже похваляются, что обратили в бегство целое афинское войско; так и при неудаче они всегда уверяют, что уступили лишь всей нашей военной мощи. Если мы готовы встречать опасности скорее по свойственной нам живости, нежели в силу привычки к тягостным упражнениям и полагаемся при этом не на предписание закона, а на врождённую отвагу, то в этом наше преимущество. Нас не тревожит заранее мысль о грядущих опасностях, а испытывая их, мы проявляем не меньше мужества, чем те, кто постоянно подвергается изнурительным трудам. Этим, как и многим другим, наш город и вызывает удивление.

Дальше в речи было то, что уже не раз Перикл говорил ранее, — размышления о самых главных и самых блистательных достоинствах Афин.

— Мы развиваем нашу склонность к прекрасному, — заговорил он громче, — мы развиваем нашу склонность к прекрасному, — повторил он, — без расточительности и предаёмся наукам не в ущерб силе духа. — «Науки только укрепляют наш дух», — хотелось ему сказать в своё оправдание и в оправдание своего учителя Анаксагора — прежде эта фраза значилась в речи, но он сам вычеркнул её, чтобы не дразнить гусей. — Богатство мы ценим лишь потому, что употребляем его с пользой, а не ради роскоши и пустой похвальбы. Признание в бедности у нас ни для кого не является позором, но больший позор мы видим в том, что человек сам не стремится избавиться от неё трудом. Одни и те же люди у нас бывают одновременно заняты делами и частными, и общественными. Однако и остальные граждане, несмотря на то что каждый занят своим ремеслом, также хорошо разбираются в политике. Ведь только мы одни признаем человека, не занимающегося общественной деятельностью, не благонамеренным гражданином, а бесполезным обывателем. — Об этом, наверное, можно было бы и не говорить, когда б многие афиняне не отлынивали от участия в Народном собрании, не убегали с заседания Буле и гелиэи. — Мы не думаем, что открытое обсуждение может повредить ходу государственных дел — напротив, мы считаем неправильным принимать нужное решение без предварительной подготовки при помощи выступлений с речами за и против, в противоположность, скажем, спартанской нелюбви к речам. В отличие от других, мы обладаем отвагой, предпочитаем вместе с тем сначала основательно обдумывать планы, а потом уже рисковать, тогда как у других невежественная ограниченность порождает дерзкую отвагу, а трезвый расчёт — нерешительность. Истинно доблестными с полным правом следует признать лишь тех, кто имеет полное представление как о горестном, так и о радостном и именно в силу этого-то и не избегает опасностей. Добросердечность мы понимаем иначе, чем большинство других людей: друзей мы приобретаем не тем, что получаем от них, а тем, что оказываем им проявления дружбы. Ведь оказавший услугу другому — более надёжный друг, так как старается заслуженную благодарность поддержать и дальнейшими услугами. Напротив, человек облагодетельствованный менее ревностен: ведь он понимает, что совершает добрый поступок не из приязни, а по обязанности. — Перикл подумал, что эту несколько запутанную и не совсем убедительную мысль некогда ему подсказал Сократ, хотел убрать её из речи, но не решился. — Мы — единственные, кто не по расчёту на собственную выгоду, а доверяясь свободному влечению оказываем помощь другим. — Эта последняя мысль была и хороша и справедлива, а следующая за ней — просто прекрасна. Он произнёс её с особым удовольствием и потом повторил: — Одним словом, я утверждаю, что город наш — школа всей Эллады, и полагаю, что каждый афинянин может с лёгкостью и изяществом проявить свою личность в самых различных жизненных условиях. И то, что моё утверждение не пустая похвальба в сегодняшней обстановке, а подлинная правда, — добавил он, — доказывается самим могуществом нашего города, достигнутым благодаря нашему жизненному укладу. Из всех современных городов лишь наш город ещё более могуществен, чем идёт о нём слава, и только он один не заставит врага негодовать, что он терпит бедствие от такого противника, как мы, а подвластных нам — жаловаться на ничтожество правителей. Столь великими деяниями мы засвидетельствовали могущество нашего города на удивление современникам и потомкам. Чтобы прославить нас, не нужно ни Гомера, ни какого-либо другого певца, который доставит своей поэзией преходящее наслаждение, но не найдёт подтверждения в самой истине. Все моря и земли открыла перед нами наша отвага и повсюду воздвигла вечные памятники наших бедствий и побед. И вот за подобный город отдали доблестно свою жизнь эти воины, считая для себя невозможным лишиться родины, и среди оставшихся в живых каждый, несомненно, с радостью пострадает за неё.