Перикл - Страница 68

— Клянусь харитами, — крикнул он, — я верю теперь, что архитектура — искусство изящного!

— Посмотрим, что ты скажешь, дослушав наш рассказ до конца, — радостно рассмеялся Иктин, указывая рукой на Калликрата и тем самым как бы уступая ему слово — одной похвалы, одного возгласа восхищения в доме Перикла было для него достаточно, чтобы почувствовать себя признанным и, значит, счастливым.

— Я хочу сказать о колоннах, — продолжил рассказ о «живом» храме Калликрат. — Мы могли бы сделать их совершенно одинаковыми и поставить строго перпендикулярно, как и требуется правилами строительства, все сорок шесть колонн, на равном расстоянии друг от друга. Повторяю, так было бы правильно. Но вот что подсказал Фидий и что мы сделаем: колонны не будут стоять строго перпендикулярно и параллельно по отношению к соседним колоннам. Они будут слегка наклонены внутрь здания, не так явно, как наклонены грани египетских пирамид, но всё же ощутимо для глаза, скорее для чувства, которое подскажет нам, что их вершины как бы устремлены к одной высокой, небесной точке, что они едины в этом порыве, что здание поднимается в небеса, чтобы парить, готово к этому взлёту. Но... — Калликрат вышел из-за столика, поставленного у его ложа, и поднял кверху руки, — но разум подсказывает нам: кто-то всё-таки должен держать на себе тяжесть фронтонов, карнизов и всей верхней части храма. Чувства чувствами, они приятны, но человек разумен. Наш разум успокоят четыре угловых колонны — они стоят перпендикулярно, они толще других, они ближе придвинуты к своим соседкам, пришли как бы на помощь им. Они сильны, они надёжны, они дружественны всем другим колоннам. В Парфеноне будет воплощена не геометрия кристалла, а геометрия живого существа. Он будет не огромным и тяжёлым, хотя превзойдёт по своим размерам все другие храмы, а величественным и лёгким, не мёртвой каменной фигурой, а живым богом — вечностью бессмертного существа...

Перикл предложил осушить чаши — за живой храм. Руки пирующих, держа наполненные чаши, дружно взметнулись вверх, со всех сторон послышались одобрительные возгласы:

— Слава геометрии!

— Слава Фидию, Иктину и Калликрату!

— Слава Аспасии!!

Последний возглас — «Слава Аспасии!» — принадлежал Гиппократу. Это было справедливо — поставить в один ряд геометра, ваятеля, архитекторов и Аспасию: благодаря им тайные законы прекрасного обрели словесную форму, истолкование и, стало быть, право на жизнь, право воплотиться в Парфеноне.

— И Периклу слава! — добавил Сократ, когда чаши были уже подняты. И это тоже было справедливо: волей Перикла только и могла воплотиться красота Парфенона. Это понимал не один Сократ, но и все другие гости. Сократ же, провозглашая тост в честь Перикла, подумал не только о справедливости, но и о том, чтобы утешить Перикла: то, что имя Аспасии прозвучало из уст Гиппократа, молодого косского лекаря, явно не понравилось Периклу — он бросил на него недовольный взгляд уязвлённого ревнивца, хотя и попытался потом скрыть это за весёлой улыбкой.

— Скажи, Гиппократ, если у человека болят и портятся зубы, это признак болезни? — как бы невзначай спросил Сократ и тем перевёл разговор на другую тему: все, поставив чаши, прислушались к его вопросу и теперь ждали, что ответит Гиппократ.

Гиппократу, кажется, понравилось, что Сократ обратился к нему и таким образом обратил на него внимание хозяев дома и их гостей, — Гиппократ был честолюбив и приехал в Афины, может быть, лишь ради удовлетворения этого чувства: кто славен в Афинах, тот славен во всей Элладе.

— Да, это признак болезни, — громче, чем следовало, ответил Сократу Гиппократ, будто обрадовался, что с кем-то приключилась эта болезнь.

— А если выпадают волосы на голове и человек, подобно мне, становится лысым — это тоже признак болезни? — задал новый вопрос Сократ.

— Несомненно, Сократ.

— А если человек начинает плохо видеть и у него слезятся глаза?

— Это тоже болезнь. — Гиппократ сошёл с ложа и теперь стоял, повернувшись к Сократу, готовый отвечать и на другие его вопросы.

— А если человек слабеет и у него становится дряблым тело — это болезнь? — развеселился чему-то Сократ и, посмеиваясь, приподнялся на ложе, обмахиваясь снятым с головы фиалковым венком.

— Ты намерен перечислить все болезни? — тоже повеселел Гиппократ.

— Нет. Но твой вопрос — это твой ответ: слабость и дряблость тела — болезнь. Так?

— Так, — согласился Гиппократ.

— Болят суставы...

— Болезнь, — не дав Сократу закончить вопрос, ответил Гиппократ.

— Человеку трудно разогнуться в пояснице...

— Болезнь...

— Он кашляет и худеет...

— Болезнь. Будет ли конец твоим вопросам? — спросил Гиппократ.

— А вот и конец, последний вопрос: от всех этих болезней человека можно излечить?

— Можно.

— Очень хорошо! — Сократ захлопал в ладоши, другие последовали его примеру, полагая, вероятно, что все эти аплодисменты — в похвалу Гиппократу, который может избавить человека от всех перечисленных Сократом недугов. Сократ, перестав хлопать, сказал: — Я перечислил те болячки, которыми сопровождается наступление старости: выпадают зубы, слепнут глаза, человек лысеет, тело его слабеет и дрябнет, болят суставы и ломит поясницу... Станешь ли ты утверждать, Гиппократ, что это не так?

— Да, это так, — согласился Гиппократ, уже догадываясь, какую ловушку подготовил для него этот пучеглазый и курносый философ.