Перикл - Страница 54

Для народа поражение — плохо, мир — хорошо. Народ — не политик. Политик должен извлекать выгоду из всего: из победы и поражения, из мира и войны. Великий политик — великую выгоду. Человеку честному эта истина не доставляет удовольствия, но она сопряжена с пользой для отечества, а потому терпима. Счастлив тот, кто занят лёгким и радостным трудом. Политик не может рассчитывать на счастье...

Если Каллий заключит с Артаксерксом выгодный и длительный мир, надо будет вернуть Кимона в Афины. С этой мыслью Перикл вошёл в Тол ос, где его уже ждали стратеги и Каллий. Договор, который решено было предложить Артаксерксу, обсуждался до утра...

Жена ни в чём не могла упрекнуть Перикла: это было не в обычае греческих жён — упрекать в чём-либо своих мужей, если они не дома проводили ночь. Давно — раз и навсегда — было установлено и внушено всем женщинам, что мужья, если они проводят ночь не дома, занимаются важными делами. В перечень этих важных дел входило всё, чем могли по ночам заниматься мужчины: пирушки, посещение «домов радости», любовниц, тайные собрания, иногда, конечно, дела, но чаще всего развлечения. Перикл и прежде часто отсутствовал по ночам — этого требовали иной раз действительно важные и срочные государственные дела.

Жена ни в чём не упрекнула его, но он сказал ей:

— Я провёл эту ночь с любовницей.

Она подняла на него удивлённые глаза.

Он повторил:

— Я провёл эту ночь с молодой любовницей.

— И что? — спросила жена.

— Тебя это не злит?

— Нет. Ты сказал — и я не злюсь.

— А если бы я не сказал?

— Тогда бы я ничего не знала и тоже не злилась бы.

Они завтракали за семейным столом: Перикл полулежал на ложе, жена сидела рядом на табурете. Детей за столом не было: Ксантиппу и его жене отвели часть дома, там была своя кухня и стол, Парал, младший сын, ушёл с дядькой в палестру. Завтрак был поздний, Перикл немного поспал перед тем, как выйти к столу — ночь оказалась более утомительной, чем если бы он на самом деле провёл её с любовницей.

— Скажи проще: мои любовные дела тебя не волнуют.

— Поскольку нет никаких любовных дел между нами, — ответила жена. — И уже давно, — добавила она и отвела глаза. С тем, должно быть, чтобы Перикл не прочёл в её глазах обиду: всякой женщине обидно, если муж не желает её.

— Дети выросли, — сказал он.

— Дети, конечно, выросли, — согласилась она.

— Что ты скажешь, если я отдам тебя в жёны Филократу? — спросил он, понимая, что поступает жестоко.

Жена коротко всхлипнула, тут же утёрла слёзы и ответила тем же тоном, что и раньше:

— Филократ собирался просить тебя об этом.

— С твоего согласия? — хотел было рассердиться Перикл, но сдержал себя.

— Да, с моего согласия, — ответила жена и спросила: — Ты приведёшь свою любовницу в дом?

— Я приведу в дом новую жену.

— Я знаю эту женщину?

— Нет, она милетянка.

— Значит, ваши дети не смогут стать гражданами Афин — ты придумал такой закон. Говорят, что по твоему закону не могли бы стать гражданами Афин ни Кимон, ни Фемистокл — у них матери были не афинянки.

— Тебя это очень волнует?

— Нет, — призналась жена, — совсем не волнует.

— Меня тоже. Наши же дети, Ксантипп и Парал, останутся нашими детьми, моими детьми и получат от меня всё, что нужно, останутся жить здесь.

— С мачехой им будет хуже, — заметила жена.

— Я постараюсь, чтобы им хуже не стало.

— Ксантипп жалуется на то, что ты даёшь ему мало денег.

— Мы уже говорили об этом. Больше я ему дать не могу.

— А мне ты что дашь? — спросила жена.

— Всё, что ты скажешь.

Жена помолчала, пережёвывая дольку ореха, и сообщила, что Филократ скоро будет, обещал прийти к обеду и принести бочонок мёда.

— Очень хорошо, — сказал Перикл, вставая из-за стола. — Я поговорю с ним.

— Он будет очень волноваться. Он боится тебя. Будет лучше, если я предупрежу его.

— Хорошо, предупреди, — согласился Перикл. — Я буду в библиотеке.

В библиотеке было несколько сот папирусных свитков, купленных и подаренных. Из купленных — Гомер, Гесиод, Эзоп; из подаренных — Софокл, Эврипид, Пиндар, Эсхил, другие поэты, философы, историки, а ещё целый шкаф его собственных указов, законов, указов и законов предшественников — Мильтиада, Кимона, Эфиальта, Фемистокла, Аристида, Солона, спартанца Ликурга. Здесь было несколько его речей, написанных в молодые годы. Теперь он речи не записывает, а только обдумывает главное, прочее же импровизирует, ориентируясь на то, как отвечают на его слова слушатели. Основополагающие принципы он установил давно: не лгать, не льстить, не оскорблять, не отступать от цели. И эти принципы не подводят его. Не подвели и вчера... Но вчера было не всё так, как всегда — он был несвободен, он следовал чужим советам, но если бы все чужие люди были так умны и так любили его, как Аспасия и его друзья.

Дурно, жестоко, бесчестно! Надо было предупредить Аспасию, что он не придёт, чтобы она не ждала напрасно, не страдала, не злилась на него, не остужала обидой сердце... И как это он вдруг затеял разговор с женой? Не собирался, ни о чём таком не думал. Что за причина? Неужели испугался, что Аспасия, обидевшись, прогонит его? Она станет его прогонять, а он ей возьмёт да и выложит дорогой подарочек, доказательство его горячей любви — договор о разводе с женой. Так он, наверное, представлял себе предстоящую встречу с Аспасией, представлял неосознанно, а в сознание неожиданно пробились эти глупые слова: «Я провёл эту ночь с любовницей». Солгал, конечно. Но это ложь лишь по виду: на самом деле он провёл прошлую ночь с Аспасией, был с нею душой и мыслями. Каллиево посольство в Сузы волновало его минувшей ночью не так сильно, как посещавшие его время от времени мысли об Аспасии...