Перикл - Страница 140

140

— А что ты хочешь? Хочешь жить?

— Конечно. Но не ценою унизительных просьб или попрания отеческих законов. Смерть лучше такой жизни. Некоторые думают, что смерть хуже любой жизни. Ты учила меня другому.

— Да, сынок. Не всякая жизнь лучше смерти.

— Пора, граждане, пора! — сказал громко человек в чёрном. — Уже факелы гаснут, а других у нас нет. Отойдите от приговорённых!

— Встретимся, — сказала Аспасия, целуя сына. — Стремись к встрече.

— Да, — ответил Перикл-младший. — Встретимся, мама.

Они расстались, отпустив руки друг друга.

— Поднесите приговорённым чаши! — приказал член Коллегии Одиннадцати. — А начальник тюрьмы пусть убедится, что чаша досталась осуждённому, а не кому-нибудь другому.

— Можно ли попросить яду для других? — спросил человека в чёрном Сократ. — Некоторые из друзей и родственников хотели бы умереть одновременно с осуждёнными. И готовы уплатить деньги за яд, если он чего-нибудь стоит.

— Нет, — ответил человек в чёрном. — Цикуты стёрто ровно столько, сколько надо. Яд не продаётся.

Трое тюремных слуг, держа в каждой руке по чаше с цикутой, направились к стратегам.

— Тем ли достались чаши, кому надо? — спросил начальника тюрьмы человек в чёрном. — Нет ли какой-нибудь подмены?

— Подмены нет, — ответил начальник тюрьмы, — хотя всегда находятся смельчаки, которые готовы умереть за своего родственника или друга. Я в таких случаях говорю: подобным образом надо поступать на войне.

— Хватит, — остановил разговорчивого тюремщика человек из Коллегии. — Теперь пейте, — обратился он к стратегам. — Выпивайте всё до дна.

Стратеги поднесли чаши к губам и стали пить в наступившей тишине.

— Чаши не разбивайте, — попросил стратегов начальник тюрьмы, — они ещё пригодятся, а то некоторые разбивают чаши об пол.

Слуги собрали пустые чаши, вернули их на стол.

— Теперь ходите, — приказал стратегам человек из Коллегии. — Прогуливайтесь, беседуйте друг с другом. К родственникам подходить нельзя. Родственникам не вопить и не кричать — не пугайте тихую смерть. Кто из приговорённых устанет, пусть садится или ложится. Смерть придёт, как сон.

Эта жуткая прогулка приговорённых вдоль смертных лож длилась не более получаса. Они почти одновременно разошлись к ложам, кто сел, кто сразу же лёг. Перикл, уже сидя на ложе, помахал матери рукой. При свете факелов, которые горели у него над головой, было плохо видно его лицо, но Аспасии показалось, будто он улыбнулся вслед за прощальным взмахом руки. Потом лёг и уже более не шевелился.

Архонт из Коллегии Одиннадцати сам прошёлся вдоль лож, прикладывая каждому ладонь ко лбу.

— Холоден, — говорил он, отнимая руку от лба казнённого и обращаясь к следовавшему за ним начальнику тюрьмы. — И этот холоден. Этот тоже холоден.

У ложа Перикла-младшего архонт задержался почему-то дольше, чем возле других.

— Что? — не выдержав, крикнула Аспасия. — Жив?

— Нет, и этот холоден, — помедлив, ответил архонт и объявил: — Тела казнённых родственники могут получить после восхода солнца.

Казнённых разрешено было похоронить на кладбище за Воротами Смерти, что севернее Пникса.

Возвратясь с похорон, Аспасия долго спала, потом приняла освежающую ванну, снова оделась в чёрное, в траур, и отправилась к аптекарю, к старому милетянину, к которому прежде посылала только слуг, да ещё один раз Лисикла — за синим милетским цветком, который в давние времена посеял на земле Гипнос, крылатый юноша, бог сна, брат-близнец Танатоса, бога смерти.

— Я Аспасия, — сказала она аптекарю, когда тот открыл ей дверь, из-за которой дохнуло запахом трав и цветов. — Ты должен знать меня, я вдова Перикла, присылала к тебе не раз моих слуг.

— Я знаю тебя, — ответил аптекарь. — Если бы ты даже не назвалась, я всё равно узнал бы тебя: на тебя похожи все женские статуи покойного Фидия.

— А, ты знаешь... Аптекари и парикмахеры знают всё, что знает Зевс, и ещё немного.

— Кстати, не только слуг присылала ты ко мне, но и молодого человека Лисикла, который потом был твоим мужем, а теперь произносит речи на Пниксе, — сказал аптекарь, хитро щурясь.

— Почему ты вспомнил об этом? — спросила Аспасия. — Разве Лисикл сказал тебе, что приходил от меня?

— Нет, не сказал. Но когда он стал твоим мужем после смерти великого Перикла, я подумал, что он просил милетскую траву для тебя. Посуди сама, зачем снотворная трава молодым здоровым людям, таким, каким был тогда Лисикл. Значит, он просил для кого-то другого! Я решил, что для тебя: замужние женщины плохо спят, когда возле них вертятся молодые люди... Лисикл постучался ко мне утром, а ночью в тюрьме умер наш великий Фидий. Лисикл больше не приходил. Так мне всё это запомнилось.

— Должно быть, ты сильно скучаешь от одиночества, если размышляешь о таких делах. Ради забавы, верно?

— Забавы никакой. Просто само собой думается. Конечно, от долгого одиночества. И вот не напрасно думал же, не напрасно, — по-стариковски покашлял аптекарь. — Теперь вот можно будет повеселиться.

— Ты о чём? — насторожилась Аспасия: очень не нравилась ей эта связь — милетская трава, Лисикл, смерть Фидия. — Над чем ты собираешься веселиться?

— Так ведь не дал я тогда Лисиклу милетской травы, — ответил аптекарь. — Уж больно много он попросил. Так много я никому не даю, чтобы не навредить человеку, если он выпьет этой травки больше, чем надо. Я говорю: «Приходи ещё, присылай слуг, каждый день буду отпускать по щепотке, а больше не дам». Гиппократ очень хвалил меня за это.

140