Перикл - Страница 135

135

— Но есть то, чем он превосходит Перикла, — заметил язвительно Сократ, — во-первых, Лисикл жив, а Перикл мёртв, во-вторых, Лисикл молод, а Перикл был стар, в-третьих, в Лисикле есть бычья сила.

Ещё через год Лисикл стал выступать на Пниксе с речами, в которых многие отмечали стиль и убедительную ясность Перикла. Никого это не удивило: ведь учителем Лисикла была Аспасия. Впрочем, никакого заметного влияния Лисикл всё же не добился: ему не хватало Перикловой страстности, отваги, стойкости и ума. Он мог лишь напомнить о стратеге, но заменить его не мог.

Аспасия рассталась с ним. Купила себе большой дом с садом, ограждённым высокой каменной стеной, слуг и поселилась в нём с Периклом-младшим, о котором говорили:

— Скоро мы увидим нового Перикла, им станет его сын. Не зря Перикл назвал сына своим именем.

ЭПИЛОГ

А война всё продолжалась. Через двадцать лет после смерти Перикла народ Афин избрал его сына стратегом. Тогда афиняне вспомнили об Аспасии, стали спрашивать друг друга, кто из них и когда видел Аспасию.

Одни говорили, что видели её совсем недавно, когда она брела одиноко по ночной улице в сторону Керамика, держа факел над головой. На кладбище Керамика — могила Перикла. Стало быть, Аспасия шла на кладбище. Уже совсем старая, согбенная, с чёрным лицом. Другие уверяли собеседников, что видели Аспасию выходящей из дома Феодоты, что она ещё молодая и красивая и ходит в дом Феодоты забавляться с молодыми людьми по старой привычке. Но это были лишь разговоры, досужие вымыслы.

Вскоре афиняне увидели Аспасию наяву, когда государственная триера «Саламиния» доставила с Аргинусских островов, что близ Лесбоса, шестерых стратегов, чтобы судить их за преступление, которое определено одним из древнейших афинских законов: стратеги-флотоводцы после битвы со спартанцами при Аргинусских островах не смогли подобрать из-за разразившейся бури своих раненых и погибших. Древний закон предусматривал кару за это преступление — смертную казнь.

Вообще-то битвой при Аргинусах руководили десять стратегов. «Саламиния» же доставила в Пирей только шестерых — четверо избежали ареста, скрывшись на материке, в Эолиде.

Аспасия молила богов, чтобы одним из сбежавших в Эолиду был её сын. И пришла в Пирей, чтобы узнать, услышали ли боги её молитвы.

Когда триера «Саламиния» причалила к берегу и с неё был спущен трап, первым, кто ступил на него, спускаясь с триеры, был Перикл-младший.

— Проклинаю вас, проклинаю! — закричала Аспасия, обращаясь к небесам и потрясая кулаками. — Либо вас нет, либо вы бездушны. — Она упала на песок и забилась в рыданиях.

Были там и другие женщины-матери и жёны опальных стратегов. Они тоже кричали и плакали и тоже, обезумев от горя, рухнули с воплями на береговой песок. К ним бросились родственники и знакомые, чтобы поднять на ноги и утешить. Только к Аспасии никто не подошёл, пока Перикл-младший, уже окружённый вместе с другими стратегами плотным кольцом скифов, которым предстояло конвоировать арестованных в Афины, не закричал, указывая рукой на Аспасию:

— Это моя мать! Это Аспасия! Помогите ей!

Из толпы встречавших триеру вышел один человек, тучный, коротконогий, с большой лысой головой. Увязая в песке, он доковылял до Аспасии, нагнулся над нею и сказал:

— Аспасия! Аспасия! Это я — Сократ! Встань, Аспасия! Ты лежишь на сыром песке, ты простудишься.

Сократ взял Аспасию под локти и помог ей подняться, утёр ей лицо рукавом своего плаща, приобнял за плечи и повёл к камням, где бы она могла присесть.

— А мальчики? Где мальчики? — спросила Аспасия, вертя головой и обливаясь слезами.

— Да вон же, — ответил Сократ, указав на повозки, громыхавшие колёсами по дороге в сопровождении скифов, которые шагали по сторонам, обнажив мечи.

Повозок было три, а скифов — человек тридцать. Так конвоировали только очень опасных преступников, насильников и убийц. А эти всего лишь не смогли оказать помощь тонущим из-за сильной бури...

— Я не узнал бы тебя, — сказал Аспасии Сократ, усадив её на камень и сам присев рядом. — Столько лет прошло. За это время я износил уже три плаща...

— Пойдём за ними, пойдём за мальчиками, — рванулась было Аспасия, но Сократ удержал её.

— Не надо, — сказал он. — Смотри, повозки движутся быстро, скифы бегут за ними. Нам же не угнаться. Ты ещё увидишь сына, суд будет нескорый, да и приговор, надеюсь, не очень суровый.

— Им сохранят жизнь?

— Не знаю, всем ли.

— А сыну моему, а сыну? — вцепилась в грудь Сократу Аспасия.

Философ разжал её пальцы, отвёл от груди руки, сказал:

— Конечно, несчастье. Будем надеяться. Соберись с силами. Призови на помощь разум — прежде тебе это удавалось.

Она была всё ещё хороша собой, и только горе исказило её лицо, обескровило и стянуло морщинками на лбу и на щеках у губ. Отступит горе — и сойдёт с лица его маска, тогда Аспасия станет почти прежней, хотя годы, конечно, уже наложили на неё печать: и седину уже не скрыть, и в глазах нет прежнего огня, и губы изменили очертание, в них больше скорби, чем силы, и шея уже не прежняя, не точёная из слоновой кости, которой так восхищался Фидий. Постаревшая богиня, но всё же богиня.

Они вышли из Пирея и медленно побрели вдоль прибрежной крепостной Длинной стены, не по дороге, а по тропе, чтобы им не досаждали встречные и настигающие, которых на пирейской дороге всегда много.

135