Аспасия обошла всех гостей, каждому сказала доброе слово, каждому дала отпить глоток вина из своей золотой чаши. Потом, возвратясь к своему ложу, сказала, обращаясь ко всем:
— Мы встретим восход солнца здесь, чтобы Аполлон увидел, как мы счастливы, когда вместе!
Экклесия, собравшаяся через три дня, не смогла принять решения о взвешивании одеяний Афины Парфенос — другим постановлением Экклесии, принятым в те дни, когда статую богини переносили из мастерской Фидия в Парфенон, было запрещено снимать с неё одеяние чаще, чем один раз в четыре года, накануне Великих Панафиней, когда оно должно было подвергаться чистке и всякого рода исправлениям по настоянию служителей храма. Одеяние Афины разрешалось снимать также в случае беды, когда Афинам могло бы понадобиться золото богини. До Великих Панафиней оставалось ещё два года, никакой нужды в золоте город, благодарение богам, пока не испытывал. К тому же разобрать статую мог только сам Фидий или обученный им для этой работы человек. Фидий находился в тюрьме, а человека, который мог бы заменить его, он не успел ещё обучить.
— Значит, первый способ предотвратить суд над Фидием не осуществим, — сказала Периклу Аспасия, когда тот вернулся с Пникса. — Остаётся испробовать второй — устроить Фидию побег из тюрьмы.
— Есть ещё надежда, что Ареопаг сможет принять решение о взвешивании одеяния Афины тайно, не оповещая о том народ, для установления размеров хищения, а не для того, чтобы убедиться в невиновности Фидия.
— Если я правильно поняла, Ареопаг, прежде чем принять решение о тайном взвешивании одеяния Афины, должен убедиться в виновности Фидия, в том, что он похитил часть золота.
— Да, ты правильно меня поняла, — подтвердил Перикл. — Сначала он должен убедиться в том, что хищение было, а уж потом путём взвешивания установить размер хищения. Короче, Ареопаг примет такое решение только после суда над Фидием, если он будет признан виновным в хищении.
— Перикл, тебе не стыдно, что в твоём государстве существуют столь неразумные законы? — начала злиться Аспасия. — Как же можно установить виновность Фидия, не взвесив одеяние Афины? Каким способом?
— Для этого существуют свидетели, — ответил Перикл.
— Да ведь надо верить не словам свидетелей, а фактам, Перикл?
— И словам свидетелей. Факты не всегда очевидны, а порой их нельзя проверить!
— Ты создал плохое государство!
— Не я, а народ. Все законы принимает Народное собрание.
— Всё глупо, всё! — повысила голос Аспасия. — Народ не может принять решения в отмену своего решения, хотя такие случаи были: вспомни закон о запрете поэтам вставлять в свои сочинения живых людей... Ареопаг не может принять решения в оправдание человека, а только для установления меры его вины...
— Завтра я навещу Фидия, — сказал, чтобы прервать этот тяжёлый разговор, Перикл. — Я велел договориться со стражей, тайно договориться, чтобы не было разговоров о том, что Перикл навещал Фидия в тюрьме.
— Это хорошо. Никто не должен знать, что ты был у Фидия. Иначе все станут утверждать, что ты его сообщник и тайно договаривался с ним о чём-то. Но лучше не ходи к нему. Да, не ходи. Пусть пойдут другие. С кем ты собираешься навестить Фидия?
— С Софоклом и Сократом. Софокл — мудр, а Сократ — мудрее, — вспомнил он с иронической усмешкой оракул дельфийской Пифии. — Они мне помогут договориться с Фидием, как лучше защитить его в суде.
— Возьми Эвангела и рабов — надо отнести узнику вина и всякой снеди.
— Конечно, — согласился Перикл.
— Но ты всё же не ходи к нему. Софокл и Сократ уговорят его и без тебя. Без тебя, может быть, даже скорее. И не о том надо говорить с Фидием, как лучше защитить его в суде, а о том, как устроить ему побег.
— Если я пойму, что на суде он будет вредить себе, признаваться в том, чего не совершал, или в том, что совершил... Если я пойму это, я поговорю с ним о побеге.
— Значит, всё-таки пойдёшь к нему?
— Да, — ответил Перикл. — Это долг чести.
Аспасия тяжело вздохнула и ушла. А через минуту пришёл Эвангел и спросил Перикла, что бы он хотел передать Фидию из продуктов — какое вино, какие соления, сыры и фрукты.
— Спроси у Аспасии, — ответил Перикл. — Она лучше знает. Я слышал, будто Фидия донимает кашель, будто он простудился, хотя мудрено простудиться летом...
Словом, надо бы отнести ему чего-нибудь горячего и каких-нибудь настоек. Иди.
Эвангел передал разговор с Периклом Аспасии.
— Хорошо. Горячее вино я приготовлю для Фидия сама, — сказала Аспасия. — С травами. Понесёшь его в кувшине, завернув в овчину.
Аспасия не спала, дожидаясь возвращения Перикла из тюрьмы. Велела своим слугам вынести постель в перистиль, к цветущим лианам, легла не раздеваясь, сразу же заворожённая открывшимся ей звёздным небом. О чём человек думает, когда смотрит на звёзды? О том, где же конец этому звёздному миру, и о том, какое отношение к нему имеет человеческая душа? Пришла ли она на землю оттуда и вернётся ли туда? И если вернётся, то где же станет обитать, на какой из бесчисленных звёзд? И зачем это? Зачем человеку столь огромный звёздный мир и зачем человек этому миру?
Думая о звёздах, она задремала, а когда проснулась, увидела, что звёзд нет, что её постель стоит под крытой колоннадой, за лианами, а по листьям лианы шуршит мелкий дождь — слуги, заботясь о своей хозяйке, перенесли её вместе с постелью под колоннаду, оберегая от дождика.
Услышала голос Лисикла, который спросил: